Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем.Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:- Ну, мужик, я свое дело сделала - кашу сварила, а горшок тебе мыть!- Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь.- А и не подумаю!- И я не стану.- А не станешь - пусть так стоит! Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку.Стоит горшок немытый.- Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!- Сказано - твое дело, ты и мой!- Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.- Ладно, лезь на печь, там видно будет.Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся - не хотят горшка мыть.Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.Соседки уже коровушек прогнали.- Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли по-здорову?- Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем - не встретим ли...И обратно идут - нет Маланьи.- Да нет уж! Видно, что приключилося! Соседка и сунься в избу. Хвать! - и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась.- Маланья, матушка!А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.- Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось?Молчит баба.- Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь?Молчит баба, ни слова не говорит.- Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то? Василий, а Василий!Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты - и не ворохнется.- Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось? Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:- Пойти сказать бабам! Побежала по деревне:- Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом - одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?Прибежали бабы, причитают около них: - Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?Молчат оба что убитые.- Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.Сбегали. Пришел поп.- Вот, батюшка, лежат оба - не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?Поп бороду расправил - да к печке:- Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик. Поп - к лавке:- Раба божия! Что с мужем-то?Молчит баба.Соседки поговорили, поговорили - да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята.Поп и говорит:- Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.Той некогда, другой некогда.- Да вот, - говорят, - бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут - одна живет. А бабка Степанида поклонилась и говорит:- Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.- Да какое же тебе жалованье положить? - спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. - Да вот, - говорит поп, - возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.- Это что же такое? - говорит. - Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:- Ну вот, баба, ты перво слово молвила - тебе и горшок мыть.