Я услышал, как мама сказала кому-то в коридоре:– … Тайное всегда становится явным.И когда она вошла в комнату, я спросил:– Что это значит, мама: "Тайное становится явным"?– А это значит, что если кто поступает нечестно, все равно про него это узнают, и будет ему стыдно, и он понесет наказание, – сказала мама. – Понял?.. Ложись-ка спать!Я почистил зубы, лег спать, но не спал, а все время думал: как же так получается, что тайное становится явным? И я долго не спал, а когда проснулся, было утро, папа был уже на работе, и мы с мамой были одни. Я опять почистил зубы и стал завтракать.Сначала я съел яйцо. Это еще терпимо, потому что я выел один желток, а белок раскромсал со скорлупой так, чтобы его не было видно. Но потом мама принесла целую тарелку манной каши.– Ешь! – сказала мама. – Безо всяких разговоров!Я сказал:– Видеть не могу манную кашу!Но мама закричала:– Посмотри, на кого ты стал похож! Вылитый Кощей! Ешь. Ты должен поправиться.Я сказал:– Я ею давлюсь!..Тогда мама села со мной рядом, обняла меня за плечи и ласково спросила:– Хочешь, пойдем с тобой в Кремль?Ну еще бы… Я не знаю ничего красивее Кремля. Я там был в Грановитой палате и в Оружейной, стоял возле царь-пушки и знаю, где сидел Иван Грозный. И еще там очень много интересного. Поэтому я быстро ответил маме:– Конечно, хочу в Кремль! Даже очень!Тогда мама улыбнулась:– Ну вот, съешь всю кашу, и пойдем. А я пока посуду вымою. Только помни – ты должен съесть все до дна!И мама ушла на кухню.А я остался с кашей наедине. Я пошлепал ее ложкой. Потом посолил. Попробовал – ну, невозможно есть! Тогда я подумал, что, может быть, сахару не хватает? Посыпал песку, попробовал… Еще хуже стало. Я не люблю кашу, я же говорю.А она к тому же была очень густая. Если бы она была жидкая, тогда другое дело, я бы зажмурился и выпил ее. Тут я взял и долил в кашу кипятку. Все равно было скользко, липко и противно. Главное, когда я глотаю, у меня горло само сжимается и выталкивает эту кашу обратно. Ужасно обидно! Ведь в Кремль-то хочется! И тут я вспомнил, что у нас есть хрен. С хреном, кажется, почти все можно съесть! Я взял и вылил в кашу всю баночку, а когда немножко попробовал, у меня сразу глаза на лоб полезли и остановилось дыхание, и я, наверно, потерял сознание, потому что взял тарелку, быстро подбежал к окну и выплеснул кашу на улицу. Потом сразу вернулся и сел за стол.В это время вошла мама. Она посмотрела на тарелку и обрадовалась:– Ну что за Дениска, что за парень-молодец! Съел всю кашу до дна! Ну, вставай, одевайся, рабочий народ, идем на прогулку в Кремль! – И она меня поцеловала.В эту же минуту дверь открылась, и в комнату вошел милиционер. Он сказал:– Здравствуйте! – и подошел к окну, и поглядел вниз. – А еще интеллигентный человек.– Что вам нужно? – строго спросила мама.– Как не стыдно! – Милиционер даже стал по стойке "смирно". – Государство предоставляет вам новое жилье, со всеми удобствами и, между прочим, с мусоропроводом, а вы выливаете разную гадость за окно!– Не клевещите. Ничего я не выливаю!– Ах не выливаете?! – язвительно рассмеялся милиционер. И, открыв дверь в коридор, крикнул: – Пострадавший!И к нам вошел какой-то дяденька.– Что вам нужно? – строго спросила мама.Я как на него взглянул, так сразу понял, что в Кремль я не пойду.На голове у этого дяденьки была шляпа. А на шляпе наша каша. Она лежала почти в середине шляпы, в ямочке, и немножко по краям, где лента, и немножко за воротником, и на плечах, и на левой брючине. Он как вошел, сразу стал заикаться:– Главное, я иду фотографироваться… И вдруг такая история… Каша… мм… манная… Горячая, между прочим, сквозь шляпу и то… жжет… Как же я пошлю свое… фф… фото, когда я весь в каше?!Тут мама посмотрела на меня, и глаза у нее стали зеленые, как крыжовник, а уж это верная примета, что мама ужасно рассердилась.– Извините, пожалуйста, – сказала она тихо, – разрешите, я вас почищу, пройдите сюда!И они все трое вышли в коридор.А когда мама вернулась, мне даже страшно было на нее взглянуть. Но я себя пересилил, подошел к ней и сказал:– Да, мама, ты вчера сказала правильно. Тайное всегда становится явным!Мама посмотрела мне в глаза. Она смотрела долго-долго и потом спросила:– Ты это запомнил на всю жизнь? И я ответил:— Да,