Выпишите детали раскрывающие психологическую сущность персонажей произведения Чехова "Смерть чиновника".

Следовательно, психология героев вскрывается в произносимом ими тексте, в особом строении фразы, порой риторике номинаций. «Обладание, действие и бытие – главные категории человеческой реальности. Они включают в себя все способы деятельности человека» [30, с. 444]. В «Смерти чиновника» А.П. Чехова художественная реальность спроецирована особым образом; герой как бы экстравертивно, точечно, понастоящему переживает как свою собственную жизнь, так и жизнь других, при этом видя гораздо больше, нежели все остальные. Неслучайно в критической литературе отмечается, что «событийный контекст по определению виртуален, изменчив, полностью зависит от акта наррации – «посредника», которого не требуют другие типы идентичности. Вместе с тем именно повествовательная идентичность, являющаяся, по сути, результатом имагинативной деятельности героя, может стать объектом его рефлексии – точно так же художник способен в какой-то момент взглянуть на свое творение как бы со стороны» [2, с. 134]. Интересна позиция, которая манифестирует: «чеховский мир устроен так, что увиденное героем не совпадает с тем, что видит сторонний наблюдатель. Читатель имеет возможность встать на место Червякова. Этому, например, способствует несобственно-прямая речь повествователя, задающая позицию героя как «объективную» [35, с. 113]. Миссионерский статус Ивана Дмитрича Червякова модернистски изображен автором. Особый, фреймовый, принцип использует автор для контурного, сферического обозначения мелкого чиновника. Потенциальной множественностью в рассказе «Смерть чиновника» является со-бытие, произошедшее с персонажем-человеком, в основе же некий формальный или «забавный анекдотический случай» [11, с. 82]. Начало текста свидетельствует об особой театральности этого факта: «В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства» [37, с. 28]. Герой введен в сюжетную канву текста как фигура сложно параметрическая, он не только человек в традиционной раскладке, он образ, со-бытийный персонаж. В этом, видимо, и кодовый принцип художественного изображения, в этом же декодер трактовки всего произведения. «Герои раннего Чехова нередко становятся в тупик, пытаясь осмыслить и оценить определенные явления жизни» [21, с. 49]. В данном случае Чехов выступает мастером совмещения действительного (реального), эстетического (условного) и общечеловеческого (надындивидуального). Следовательно, у него грани мига и вечности совмещаются не только в драматургии («Чайка», «Три сестры», «Вишневый сад»), но и в ранней прозе. Немногие из писателей конца XIX– начала ХХ века могли художественно воплотить это. Хотя исторические смешения становятся главным показателем данного периода. Ломка всего происходит в мире, стране, сознании, мышлении. Человек становится не столько генератором новых идей, сколько разрушителем общечеловеческих ценностей, об этом и будет говорить А.П. Чехов. Реципиент должен понимать, что «в акте чтения мы прослеживаем взаимодействие инновации и седиментации парадигм, схематизирующих построение интриги. В акте чтения получатель (destinataire) ведет игру с нарративными ограничениями, осуществляет разрывы, принимает участие в битве романа и антиромана и получает от этого удовольствие, которое Ролан Барт назвал «удовольствием от текста».

Не занимайся такой фигнёй в жизни