Глава 18.— Как хотите, — продолжала она, — а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?— А вы заметили во мне сдержанность… как вы еще выразились… напряженность?— Да.Базаров встал и подошел к окну.— И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне происходит?— Да, — повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.— И вы не рассердитесь?— Нет.— Нет? — Базаров стоял к ней спиною. — Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно… Вот чего вы добились.Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая — страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно и жалко его.— Евгений Васильич, — проговорила она, и невольная нежность зазвенела в ее голосе.