Упражнение 5.5 Прочитайте фрагмент произведения М. Булгакова «Театральный роман». Можем ли мы назвать выразительной речь героев, участвующих в диалоге? Аргументируйте свой ответ. Охарактеризуйте данную ситуацию с точки зрения соблюдения этических норм. 
Роман был закончен. И тут разразилась катастрофа. Все слушатели, как один, сказали, что роман мой напечатан быть не может по той причине, что его не пропустит цензура. 
Я впервые услыхал это слово и тут только сообразил, что, сочиняя роман, ни разу не подумал о том, будет ли он пропущен или нет. 
Начала одна дама (потом я узнал, что она тоже была разведенной женой). Сказала она так: 
– Скажите, Максудов, а ваш роман пропустят? 
– Ни-ни-ни! – воскликнул пожилой литератор, - ни в каком случае! Об «пропустить» не может быть и речи! Просто нет никакой надежды на это. Можешь, старик, не волноваться – не пропустят. 
– Не пропустят! – хором отозвался короткий конец стола. 
– Язык… - начал тот, который был братом гитариста, но пожилой его перебил: 
– К чертям язык! – вскричал он, накладывая себе на тарелку салат. – Не в языке дело. Старик написал плохой, но занятный роман. В тебе, шельмец, есть наблюдательность. И откуда что берется! Вот уж никак не ожидал, но!.. содержание! 
– М-да, содержание… 
– Именно содержание, – кричал, беспокоя няньку, пожилой, - ты знаешь, чего требуется? Не знаешь? Ага! То-то! 
Он мигал глазом, в то же время выпивал. Затем обнял меня и расцеловал, крича: 
– В тебе есть что-то несимпатичное, поверь мне! Уж ты мне поверь. Но я тебя люблю. Люблю, хоть тут меня убейте! Лукав он, шельма! С подковыркой человек!.. А? Что? Вы обратили внимание на главу четвертую? Что он говорил героине? То-то!.. 
– Во-первых, что это за такие слова, – начал было я, испытывая мучения от его фамильярности. 
– Ты меня прежде поцелуй, – кричал пожилой литератор, – не хочешь? Вот и видно сразу, какой ты товарищ! Нет, брат, не простой ты человек! 
– Конечно, не простой! – поддержала его вторая разведенная жена. 
– Во-первых… – начал опять я в злобе, но ровно ничего из этого не вышло. 
– Ничего не во-первых! – кричал пожилой, – а сидит в тебе достоевщинка! Да-с! Ну, ладно, ты меня не любишь, Бог тебя за это простит, я на тебя не обижаюсь. Но мы тебя любим все искренне и желаем добра! – Тут он указал на брата гитариста и другого неизвестного мне человека с багровым лицом, который, явившись, извинился за опоздание, объяснив, что был в Центральных банях. И говорю я тебе прямо, – продолжал пожилой, – ибо я привык всем резать правду в глаза, ты, Леонтьич, с этим романом даже не суйся никуда. Наживешь ты себе неприятности, и придется нам, твоим друзьям, страдать при мысли о твоих мучениях. Ты мне верь! Я человек большого, горького опыта. Знаю жизнь! Ну вот, – крикнул он обиженно и жестом всех призвал в свидетели, – поглядите: смотрит на меня волчьими глазами. Это в благодарность за хорошее отношение! Леонтьич! – взвизгнул он так, что нянька за занавеской встала с сундука, – пойми! Пойми ты, что не так велики уж художественные достоинства твоего романа (тут послышался с дивана мягкий гитарный аккорд), чтобы из-за него тебе идти на Голгофу. Пойми! 
– Ты п-пойми, пойми, пойми! – запел приятным тенором гитарист. 
– И вот тебе мой сказ, – кричал пожилой, – ежели ты меня сейчас не расцелуешь, встану, уйду, покину дружескую компанию, ибо ты меня обидел! 
– Испытывая невыразимую муку, я расцеловал его. Хор в это время хорошо распелся, и масленно и нежно над голосами выплывал тенор: 
– Т-ты пойми, пойми… 
Как кот, я выкрадывался из квартиры, держа под мышкой тяжелую рукопись…